Что такое «чувство места», и Как оно влияет на самоопределение горожан
Алина Костина, эксперт Проектного офиса гуманитарной аналитики Московского городского педагогического университета продолжает изучать дискурсивные трансформации современного города и рассматривает два интересных феномена. Первых из них – «чувство места» (согласно концепции Дж. Роуз) как способ самоопределения горожанина в пространстве. Второй –это пространственное сознание, представляющее собой трехчастную структуру (включает феноменологический, репрезентативный и интенциональный уровни организации), в которой реализуются стратегии городского планирования. Эти феномены спе3цифически связаны между собой.
Исследование выполнено в рамках проекта «Дискурсивные трансформации современного города: координаты российской урбанистики», поддержанного грантом РНФ № 23-18-00288, https://rscf.ru/project/23-18-00288/
Проблемы «чувства места» и самоопределения тесно переплетаются в рамках постановки вопросов о «чувстве места» – самоидентификации человека через принадлежность или отрицание окружающей его среды и пространственного сознания, связанного со “схватыванием” феномена города, его репрезентации и интенциональных, направленных изменений порядка его организации. По утверждению Ю. Палласмаа, «мы становимся частью места и оно становится нашей частью, в то время как пространство обречено оставаться концептуальной абстракцией» [J. Pallasmaa]. Другими словами, люди находятся в постоянном утверждении, переопределении, разрывах и поисках связей с пространством в широком фундаментальном смысле и с местом – в локальном. Актуализация локального, при этом, приравнивается к сложной навигации среди «мест», определенных структурами и кодами культуры, актуализированными в сложной городской топологии.
«Чувство места», как его определяет Дж. Роуз, объединяет место с возможностью поиска идентичности. В рамках человеческой географии это чувство указывает на глубокий резонанс мест и личных переживаний жителя города, настолько значимый, что приводит к запуску процесса личной идентификации. Мы можем чувствовать себя принадлежащими месту, противостоящими ему или вовсе не ощущать никакой связи. Категория места сложна и является «одной из самых теоретически и политически нагруженных проблем» для исследователей социальных наук [G. Rose]. «Чувство места» можно было бы также определить как чувство пространства, ограниченного в соответствии с набором отдельных идентичностей. Место здесь также рассматривается как инструмент, часть методологии, фиксирующей отношения агентов города разного уровня: он отдельных личностей до институций, движений и объединений.
Дж. Роуз, выстраивая свою трехчастную схему синхронизации с местом, усматривает следующие стратегии, представляющие три модуса одного и того же комплексного процесса идентификации: идентифицироваться с местом, идентифицироваться в противоречии с местом, не идентифицироваться.
Первый из способов – идентификация с местом – сопряжен с реализацией идеи масштаба: она может происходить на локальном, региональном или глобальном уровнях. Здесь следует рассматривать пространство с точки зрения его топологии, то есть учитывать не метрическое расстояние, а близость устанавливаемых внутри города связей. При этом на любом из обозначенных уровней эти связи могут стать тесными, превращая идею подобного иерархического деления пространства по масштабу в относительную. Возможно одновременное действие и идентификация сразу на нескольких уровнях в соответствии с актуализированными на данный момент связями: мы можем поддерживать локальный бизнес, купив продукты местного фермерского хозяйства, выступать за открытие нового общественного пространства и делать вклад в глобальный проект защиты природы, придерживаясь определенных этических установок, связанных с защитой окружающей среды. Посещаемые места, события, предпринимаемые действия формируют как личную, так и городскую топологию, в которой происходит определение и самоопределение человека.
Однако вопрос идентификации с местом, если смотреть на проблему через призму феноменологического подхода, связан не только со средой, но и инструментами, доступными индивидам. Их использование может быть ограничено рядом эпистемических искажений и сенсорной депривацией как установок формируемого городского пространства, формирующих «интернализированный и автономный дискурс, не заземленных в нашей общей экзистенциальной реальности и желаниях» [Pallasmaa, p. 26]. Идентификация с местом, отражающем доминанту нарциссической визуальной, интеллектуально ориентированной культуры становится не вполне доступной или желаемой. Скорее, она превращается в два типа отношения с местом, описанными ниже.
Не достаточно идентифицировать себя с местом для целостности опыта, необходимо дополнять это и определением «против» или «в противостоянии». «Идентичность и место артикулированы не только позитивно через список элементов с которыми мы идентифицируемся, они также структурированы в отношении восприятия групп и мест в качестве «других» [G. Rose].
Важно раскрыть механизмы формирования представлений об «иной» городской среде. Представление здесь противопоставляется опыту и свидетельствует о выстраивании множества интерпретаций подлежащего рассмотрению объекта. Для идентификации в противовес другому месту наши представления о нем должны быть содержательно наполнены, иначе выстраиваемые оппозиции будут пустыми. В этом противопоставлении устанавливаются также и наши ценности. Пространство одновременно является и возможностью и препятствием для действий: получение опыта противостоит созданию «мифологии мест», в которых мы не бывали. Вырабатываясь со временем, дополняясь все новыми элементами, содержащими описание, картографирование, множественные интерпретации, мифология города превращается одновременно в стройную систему и инструмент, оптику трактовки фактов. Она содержит в себе как привлекательные элементы того, чем мы не обладаем, но хотели бы адаптировать, и чем-то отталкивающим, которое мы не только не принимаем, но и желаем исправить в «другом». Через эту оппозицию устанавливается система ценностей и стратегий действия – поддержания стабильности, гомеостаза системы и борьбы с ее кризисом в рамках города.
Идея трехчастной формы идентификации с местом Д. Роуз на практике может быть соотнесена с комплексом Linked Hybrid (2009) в Пекине, построенным Стивеном Холлом. По словам самого архитектора, ключевой идеей проекта еще до начала его реализации стал микро-урбанизм или «город в городе». С. Холл критикует типичный сегодня способ застройки высоких монофункциональных знаний, лишенных общего пространства и соответствующего «чувства пространства». Он противопоставляет этому проект-гибрид объединенных общей территорией жилых башен, дополненных множеством инфраструктурных объектов, включающих, помимо прочего, зеленые сады на крышах, общественные пространства и кафе. Комплекс был удостоен ряда архитектурных премий, в том числе, за высокую экологичность и энергоэффективность.
Рис.1 Изначальная идея проекта Стивена Холла Linked Hybrid в Пекине – 8 башен, соединенных мостами и его ассоциация с картиной А. Матисса «Танец» (1910).
Источник: https://www.youtube.com/watch?v=HaVG4V25av0
Этот проект позволяет горожанам идентифицироваться с местом, так как он в полной мере отражает принцип локальности – причастности к обозримому уютному пространству в многомиллионном городе. С другой стороны, этот комплекс именно как «город внутри города» дает возможность противопоставлять место глобальному пространству мегаполиса, минимизируя взаимодействие с ним. Третий принцип не-идентификации с местом проставляет собой сюжет для не-резидента этого комплекса, выбирающего другую систему самоидентификации с пространством. Возможно, это связано с другим культурным кодом или желанием большего «смешения» со средой.
Рис. 2. Linked Hybrid ночью. Водные поверхности используются для отражения световых эффектов. Источник: https://www.youtube.com/watch?v=HaVG4V25av0
Рис. 3 Linked Hybrid в Пекине. Вид на часть комплекса днем.
Источник: https://www.youtube.com/watch?v=HaVG4V25av0
«Ориентализм» Э. Саида [E. Said] до сих пор остается одной из самых влиятельных философско-антропологических работ в методологическом и политическом плане. Это книга не о Востоке, а об инструментах и методах самоидентификации Запада. Из «иного» пространства Востока необходимо впитать недостающую западным городам духовность, в то же время это – территории, «не достойные» хранения собственного культурного наследия, что неоднократно было отражено даже в способе оформления обложек книги Э. Саида (Рис.4). Варвары, сметавшие некогда города на своем пути, должны поплатиться культурными артефактами, самое сохранное место которых – это западные музеи.
Рис. 4. Обложки книги Э. Саида «Ориентализм». Источник: https://timeforcook.ru/orientalizm/kniga.html
Музеи изолируют, обесточивают связь артефактов с собственной историей, оказываясь под монополистической властью универсального метода и единственной интерпретации. В этом воплощается логика завоевания, тут же возможна параллель с научным методом, направленным на универсализацию. Унификация пространства должна происходить по единому образцу западного универсализма. Научный метод не имеет измерения времени, он аисторичен. Такими же становятся и территории: тезис о варварских разрушениях городов не включает в себя идею подобных «набегов» представителя западной культуры полководца Александра Македонского, мультиплицировавшего одну городскую модель на завоеванных территориях.
Несмотря на то, что формулировка «чувство места» имеет психологические отсылки, чувства как индивидуальные проявления определяются в городе не только через эмоциональный опыт, но и через специфику системы, в которой реализуются, в частности, через структуры власти. Э. Барри производит различие политики (politics, англ.) и «политического» (the political, англ.). В сферу «политики» входят политические институты и «способы кодификации институциональных и технических практик» [M. Muller]. Основной задачей этих практик является урегулирование конфликтов. Парадоксальным образом это является проявлением анти-политики, уничтожающей соревнование и превращающей решение политических вопросов в технические. «Политическое», выступающее на уровне политической онтологии, отражает более общую борьбу за артефакты и практики. На уровне политической онтологии множественность идентификаций людей с местом приводит к плюральности самой онтологии пространства.
Согласно онтологическому пониманию политического, оно пронизывает все городские процессы, реализуясь в борьбе за власть. В городе физическое пространство отражает это состояние конкурентного соревнования, проявляющегося в непрерывной территориализации капитала и смыслов, которые оказываются в серьезной взаимной зависимости. Смыслы, в свою очередь, связаны с процессом культурной интерпретации мира и пространства, в том числе физического. Проведение культурных и социальных различий в городе зачастую совпадает с реальным обозначением границ районов и территорий. Общественные пространства отделяются от частных, районы отличаются по престижности, уровню инфраструктурного развития, экологии и безопасности. Идея локализации групп, формирование гетто, экономическая и социальная демаркация пространства сопровождают в исторической перспективе развитие городов. Городское пространство существует в разнящихся установках принятия/отторжения людей, населяющих его, вследствие чего разные стратегии идентификации с местом приводят к созданию противоречивого социального ландшафта. Примером может послужить почти каждый город-мегаполис или исторически значимый центр культурного и политического влияния.
Карта средневековой Венеции удивляет количеством обозначений места жительства сегрегированных национальных групп: евреи, греки, турки, персы, армяне, албанцы – все жили в отдельных, отведенных для них районах. «Джетто Векьо» и «Джетто Нуово» – два венецианских гетто, использованных для сегрегации евреев, бывшие территории литейного производства, заброшенные и отдаленные от центра города. «Джетто Нуово было ромбовидным куском земли, окруженным со всех сторон водой; здания выстроенные стеной по краям оставляли открытое пространство в центре. Только два моста соединяли его с остальной городской тканью. Если оба моста закрыты, Джетто Нуово могло быть изолированно».
Другой венецианский пример – здание Фондако-деи-Тедески, дворец (рис. 5), являвшийся немецким торговым подворьем.
Рис. 5. Фондако-деи-Тедески (немецкое подворье) в Венеции. Ныне – одноименный торговый центр, принадлежащий группе Benetton. Источник: redeveloper.ru
Пристальное внимание со стороны властей сначала носило экономический характер: всех немцев фактически принудили жить в одном пространстве, чтобы те исправно платили налоги и таможенные пошлины (Рис. 6). В 1479 году правительство выпускает декрет о том, что «после заката окна должны быть закрыты, а двери в Фондако заперты – снаружи» [M.Muller]. С началом Реформации к экономическим соображениям по изоляции немцев добавились и религиозные, а именно, боязнь ересей, уводящих от католицизма в сторону протестантизма.
Рис. 6. Жилое и торговое пространство Фондако-деи-Тедески. Источник: redeveloper.ru
В богатой Венеции, центре активной международной торговли, принципы территориализации капитала ярко выражены. Борьба за территорию одновременно становится борьбой за право интерпретации мест – не только наделения, но и исключения «иных» смыслов, в оппозиции которым должно происходить самоопределение горожан.
Определение через оппозицию с тем, чем нечто не является, есть «фундаментальное свойство производства знания на Западе» [G.Rose]. Конструирование разрыва, разницы в ценностных и прагматических установках становится одним из самых эффективных инструментов управления идентичностью. В отношении к этому различию происходит регуляция смыслов. В зависимости от того, насколько дружественен или враждебен «другой», с установками которого мы соотносим себя, определяется и наше публичное участие в жизни гражданского сообщества, нашего одобрения происходящего в публичной сфере.
Заставка.Источник: : https://www.youtube.com/watch?v=HaVG4V25av0